Вместо предисловия:
Донская столица не теряет звание уголовной
Так, статистика свидетельствует: в 2012-2013 годах Ростовская область занимала 14-е место по уровню преступности в России. Затем в 2014 и 2015 годах область поднялась в рейтинге на 9-е место, в 2016 году заняла 7-е место, в 2017 - 6-место, а в 2020 году Ростов-на-Дону признан самым опасным городом в Европе.
Меня давно истерзали вопросами: как, когда и почему возникла эта странная парочка – Ростов-папа и Одесса-мама? Но на одной газетной полосе криминально-семейную сагу изложить невозможно. Между тем история эта полна интриг и поучительна. Вот мы и решили во время затянувшихся зимних каникул побаловать читателя, особливо ростовского. О чём же нам и поговорить-то в это время, как не о любимом папаше и его интимных приключениях.
Предупреждаю сразу: будет «много букафф»…
Одесса «домамкинского» периода:
от большой деревни до Черноморского Вавилона
Вообще-то официально Ростов и Одесса оформили свои отношения лишь 3 сентября 2009 года, когда мэр донской столицы Михаил Чернышов и градоначальник Южной Пальмиры Эдуард Гурвиц подписали соглашение об установлении побратимских отношений. Увы, как говорится, «недолго музыка играла, недолго фраер танцевал»: уже менее чем через пять лет Россия и Украина расколотили все сервизы и высказали друг другу много добрых, но нецензурных слов. Так что «побратимство» окончилось, едва начавшись.
Увы, трещинка в отношениях стала появляться уже давно. Ещё до событий 2014 года некоторые обидчивые одесситы взяли моду открещиваться от родства с ростовчанами. Так, одесский писатель Валерий Смирнов утверждает: «…одесситы никогда не имели славный город Ростов за своего папу и не помнят, чтобы Одесса с кем-то венчалась. Словосочетание “Одесса-мама” соответствует выражениям “матушка Россия” и “ненька Украина” в русском и украинском языках... И вообще, кто такой этот Ростов?». А на страничке в Интернете, посвящённой Одессе, читаем: «Одессу стали именовать мамой с первых лет её основания, то есть начиная с конца 18 века». Увы, оба эти утверждения нелепы.
На месте Одессы некогда находилась турецкая крепость Хаджибей. К России крепость отошла по результатам Русско-турецкой войны в декабре 1791 года. Вице-адмирал Осип (Жозеп) де Рибас на придворном балу 6 января 1795 года предложил государыне Екатерине II переименовать Хаджибей в Одессос. Тогда было принято на отвоеванных таврических и новоросских землях называть города греческими именами (Севастополь, Тирасполь, Херсон). Считалось, что неподалеку от Одесского залива в древности располагался античный Одессос (позже выяснилось, выяснилось, что Одессос находился в Болгарии).
Итак, де Рибас предложил «возродить» Одессос. На что императрица ответила довольно оригинально: «Пусть Хаджибей носит древнеэллинское название, но в женском роде – Одесса». Почему именно «в женском роде», государыня не стала объяснять. Да никто и не поинтересовался. Взяли и одним росчерком пера провели изящную операцию по перемене пола. Вот любопытно: а ежели бы предложение де Рибаса было принято без поправок, возник бы супружеский союз Ростова и Одессоса? Пикантный вопрос…
Согласно переписи населения 1795 года, город (кроме военного гарнизона, дворян и чиновников) насчитывал 2349 душ жителей обоего пола. Богом забытая дыра. Называть ее «мамой» было не за что. Нет ни одного факта, чтобы Одессу в XXVIII веке именовали «мамой».
Наполнению Одессы не помогла даже политика российских властей, которые указом от 12 декабря 1796 года гарантировали личную свободу крепостным крестьянам, бежавшим в Новороссию! Но земледельцев привлекали сельхозугодья, а не строительство порта и города. Многие одесские жители были сезонными рабочими, большей частью – мужчинами. Так что и плодиться здесь было проблематично.
К тому же и новое название крепости не приживалось. Народ продолжал называть Одессу Хаджибеем. За дело «просвещения» взялось казачество. На всех городских заставах казаки спрашивали въезжающих крестьян: «Куда путь держите?». Тех, кто отвечал: «В Хаджибей» - пороли нагайками. Оказалось, через зад до людей доходит быстрее. Вскоре о Хаджибее забыли.
Перестраивать и расширять Хаджибей поручили вице-адмиралу Осипу де Рибасу и инженеру Францу де Волану. Дела шли ни шатко ни валко. Огромные вливания в создание одесского порта не приносили толку. Ревизия выявила непомерное лихоимство и злоупотребления. Со вступлением на престол императора Павла I строительство Одессы зачахло: уволен де Рибас, получил отставку де Волан. Даже в начале XIX века генерал-губернатор Одессы и Новороссийского края Арман дю Плесси де Ришелье признавал, что Одесса представляла собою «не более чем деревню». Особенно подкосила население эпидемия чумы 1812 года, от которой умер каждый пятый житель.
То есть об «Одессе-маме» и речи быть не могло.
Что касается версии о том, что «мамой» Одессу кликали «дети разных народов», которые съехались сюда со всей Европы (и не только), она тоже не выдерживает критики. Смешение рас и языков в Одессе и впрямь наблюдалось. Особенно после того, как во время преемника Ришельё, Александра Федоровича де Ланжерона, в 1817 году Одесса стала порто-франко: свободным портом, которому разрешен беспошлинный ввоз и вывоз товаров. Но даже в этот период относительного расцвета Одессу прозвали не «мамой», а Черноморским Вавилоном. В 1819 году только 25% одесситов были русскими, украинцев – и того меньше. Греки, итальянцы и немцы контролировали оптовую торговлю, евреи были банкирами, французы продавали вино, караимы – табак и товары Востока. Местный бомонд говорил по-французски, вывески писались по-русски и по-итальянски. В одном и том же театре нередко шли оперы… на пяти разных языках! Только к 1859 году здесь стали преобладать русские.
Громадные обороты порта способствовали процветанию Южной Пальмиры. Но и в середине века Одесса всё же оставалась уездным центром с неразвитой инфраструктурой. Улицы во время дождя превращались в грязное месиво и становились непроходимыми. Летом воздух наполнялся пылью из-за эрозии сухого строительного материала. Город недалеко продвинулся с пушкинских времён. Вспомним «Евгения Онегина»:
А где, бишь, мой рассказ несвязный?
В Одессе пыльной, я сказал.
Я б мог сказать: в Одессе грязной —
И тут бы, право, не солгал.
В году недель пять-шесть Одесса,
По воле бурного Зевеса,
Потоплена, запружена,
В густой грязи погружена.
Все домы на аршин загрязнут,
Лишь на ходулях пешеход
По улице дерзает вброд;
Кареты, люди тонут, вязнут,
И в дрожках вол, рога склоня,
Сменяет хилого коня.
Снабжение водой, санитарное состояние в целом было скверным. Из-за этого то и дело вспыхивали эпидемии чумы и холеры. Так что Одесса не была для её пёстрого народа ни мамой, ни муттер, ни мазэ, ни даже мамма миа…
Богатая криминальная невеста…
Понимаю, что ростовскому читателю более интересно узнать больше об истории собственного города, а не новоросского, ныне украинского. Но потерпите немного, потому как без туманного прошлого «мамы» нам к «папе» перейти никак не возможно.
А мамой Одесса стала к концу XIX века. И это прямо связано с её становлением как центра преступного мира Российской империи. Писатель, сценарист, режиссёр Эфраим Севела (1928-2010) в киноповести «Одесса-мама» справедливо отмечает:
«В моё время Одесса была мамой и все мы, её дети, называли этот город Одессой-мамой. Вы спросите, почему? И я вам отвечу. Одесса славилась такими ворами, такими бандитами, каких свет не видывал и больше, я думаю, не увидит. Народ измельчал. Одесса была столицей воровского мира всей Российской империи — по этой причине её ласково называли мамой.
Дети этой матери были сильными, ловкими и мудрыми мужчинами и выделялись среди своих коллег в других частях мира одним бесценным даром — они любили и ценили шутку, шутку соленую, как воды Чёрного моря, и совсем не любили крови. Они проливали кровь только в крайнем случае, когда тот, с кем их сводила воровская судьба, не имел никакого чувства юмора и поэтому терял всякое право дышать тем же воздухом, каким пользуются нормальные остроумные люди».
Но почему именно в конце XIX столетия Одесса так полюбилась преступникам? Конечно, свою роль сыграло южное расположение города. Уголовный люд не случайно до сих пор называет себя «бродягами» и «босяками». А босяков всегда тянет в тёплые края.
Но одним солнышком сыт не будешь. Нужны благоприятные условия для «работы» («работой», испокон веку в криминальной среде называли преступление). А где лучше всего работать? В большом, богатом торговом и промышленном городе! Таковым Одесса становится именно на переломе XIX – XX веков. Конечно, расцвет города начинается раньше, в первой половине XIX века, когда Одесса превратилась в основной порт империи, экспортирующий хлеб.
Но настоящее, бурное экономическое развитие города началось с открытием в 1869 году Суэцкого канала. Резко сократился морской путь из Одессы к портам Южной и Восточной Азии. Одесса стала вторым портом Российской империи после Петербурга, а по экономическому развитию и народонаселению - четвертым городом в империи. К 1914-му здесь живут 669 тысяч человек! Возводились здания государственных, торговых, общественных учреждений, гостиниц и банков, жилые дома, мостились площади, улицы…
Потому Одесса и стала раем для уголовного мира всей России! Сюда, в богатый южный город и порт, потекли жулики со всех концов империи. Здесь было чем поживиться и, что немаловажно, где удобно разместиться. Несмотря на бурный рост города, его окраины оставались запущенными и смахивали на бразильские фавелы.
Здешний пролетариат мало отличался от уголовников. В 1918 году лидер одесских большевиков Софья Соколовская писала: «Одесский пролетариат – это бандиты-спекулянты, гниль... в Одессе без денег революция не двигается ни на шаг…» Действительно, значительная часть профессиональных преступников обитала именно на рабочих окраинах. Многие пролетарии были связаны приятельскими и родственными отношениями с жульем и бандитами, а нередко сами совмещали полезное с приятным. Рабочие порта занимались воровством и продажей краденых товаров, то же самое можно сказать и о железнодорожниках. Немало уголовников выходило из рабочей и ремесленной среды. Когда твои соседи и близкие – бандиты да воры, как удержишься? Тем более все равно берешь у «проклятых эксплуататоров»…
Такие «пролетарские районы» перечисляет Валентин Катаев в повести «Белеет парус одинокий»: «Возле самого кладбища к рыбакам стали присоединяться мастеровые и железнодорожники Чумки, Сахалинчика, Одессы-Товарной, Молдаванки, Ближних и Дальних Мельниц». Два первых названия говорят сами за себя. Тот же самый Сахалинчик некогда являлся окраиной города, откуда и возникло название (на окраину России, остров Сахалин, ссылали отпетых каторжан). Лев Славин в романе «Наследник» характеризовал Сахалинчик как «воровское предместье». «Константин Паустовский в воспоминаниях расширяет географию: «В предместьях – на Молдаванке, Бугаевке, в Слободке-Романовке, на Дальних и Ближних Мельницах – жило, по скромным подсчетам, около двух тысяч бандитов, налетчиков, воров, наводчиков, фальшивомонетчиков, скупщиков краденого и прочего темного люда».
Вот для этих людей и их «коллег» по уголовному ремеслу Одесса к началу ХХ века становится настоящей мамой…
…и состоятельный уголовный жених
Под стать будущей супруге оказался и Ростов-на-Дону. Правда, он явно уступал Одессе по основным показателям и масштабам. Начало Ростову положил указ императрицы Елизаветы Петровны от 15 декабря 1749 года об учреждении Темерницкой таможни. Затем здесь появляется порт, а в 1761 году начинается строительство военной крепости Димитрия Ростовского в честь митрополита ростовского и ярославского Дмитрия, причисленного РПЦ к лику святых. Гарнизон крепости насчитывал более четырех тысяч человек. Еще тысяча проживала в окрестных слободах. На работы в порт регулярно приходило до трех тысяч наймитов из Украины. То есть изначально Ростов был крупнее будущей Одессы.
Однако к середине XIX века Южная Пальмира значительно обогнала Ростов в развитии. Но всё же со второй половины XIX века Ростов-на-Дону, как и Одесса, переживает период бурного роста. К концу XIX столетия в Ростове работало несколько десятков предприятий: чугунолитейные, механические и канатные заводы, паровые мукомольные мельницы, две табачные и одна писчебумажная фабрики и т. д.
Так что и Ростов притягивал к себе, как магнит, уголовников со всей России. Любопытно, что к началу ХХ века город получает титул «Русский Чикаго» – хотя сначала это не было связано с разгулом преступности. Ростов назвали так, поскольку Чикаго являлся одним из финансовых центров и крупнейшим транспортным узлом Северной Америки. Кроме того, Ростов был построен по американскому типу «двух улиц» – широких авеню и пересекающих их стрит. Но уже к середине 20-х годов сравнение получает дополнительную окраску. Чикаго в 1920 году приобрел по всему миру дурную славу «гангстерской столицы»: здесь насчитывалось свыше тысячи различных банд, которые враждовали между собой. А Ростов гремел как столица криминальной России…
А идише мама…
Но вернёмся к Одессе. Должен заметить, что в одном писатель Валерий Смирнов прав: она свой статус «мамы», скорее всего, получила раньше, чем Ростов – «папы». Косвенное подтверждение этого мы находим в «Справочнике по ГУЛАГу» Жака Росси – француза, пробывшего в ГУЛАГе с 1937 по 1955 годы:
«Одесса-мама (об Одессе, столице воровского мира). В XIX в. и до начала 40-х гг. ХХ О. была главным центром российской уголовщины. Среди одесских блатных было много евреев и ряд блатных слов происходит из идиш».
Упоминание Одессы-мамы встречается в стихотворении Маяковского 1925 года - "Американские русские":
"Горланит по этой Америке самой
стоязыкий народ-оголтец.
Уж если Одесса - Одесса-мама,
то Нью-Йорк - Одесса-отец".
Несомненно, что ко времени написания стиха эпитет за Одессой закрепился уже давно. Вот и Константин Паустовский в «Книге скитаний» вспоминает: «Багрицкий говорит - "Остаётся пятьсот рублей на дожитие в Москве и на обратную дорогу до Одессы-мамы"». Повествование относится к началу 1920-х…
Итак, одесситы к концу XIX - началу XX века называли ласково свой город «мамой». Но почему этот эпитет до сих пор имеет устойчивый криминальный оттенок, от которого так хотят «откреститься» некоторые обитатели славного приморского города?
И тут нам придется обратиться к истории еврейской общины Одессы. Как известно, в царской России существовала черта постоянной оседлости еврейского населения. Согласно российским законам конца XVIII века, российские мещане и купцы имели право проживать только в городах и местечках, к которым были приписаны, и свободное передвижение их за пределами отведенной территории было ограничено. В 1782 году для купцов Белоруссии сделали исключение, а вскоре в Москве и Смоленске появились белорусские купцы-евреи, что вызвало недовольство тамошних торговцев. Тогда указом Екатерины II от 23 декабря 1791 года евреям запрещается запись в купечество внутренних городов. Что положило начало «черте оседлости». В основном это значительная часть Царства Польского, Литвы, Белоруссии, Бессарабии, а также малонаселенного Новороссийского края и Таврической области. Впрочем, польские и украинские евреи обосновались среди казаков Запорожской Сечи еще в XVII веке как купцы, торговцы, шинкари, процентщики. Правда, запорожцы их не жаловали. В 1648 году отряды Богдана Хмельницкого устроили побоище «жидов», но даже это не вынудило последних покинуть Запорожье. После ликвидации Запорожской сечи в 1775 году и укрепления русского контроля над районом евреи стали селиться в новых городах. Одним из таких поселений была Одесса.
Причем эти здешние евреи резко отличались от представителей традиционной иудейской диаспоры! Позже собратья-иммигранты назовут их «отвратительными», «развращенными» бродягами и авантюристами. В исследовании «Евреи Одессы» утверждается, что город стал «золотой жилой для всех отбросов, где они могли жить новой жизнью, свободной от цепей традиции». В 1817 году несколько крепких еврейских ребят отдубасили городского раввина Бериша бен Исраэля Ушера из Немирова за то, что тот требовал строгого соблюдения ритуалов.
Город славился либерализмом. Евреи активно участвовали в городском самоуправлении. Местные власти относились к ним с симпатией и терпимостью. Одесса становится для евреев неофициальной столицей, городом мечты. Евреи по численности были здесь второй национальностью. В 1892 году из 404 тысяч жителей 198 233 были русскими, 124 511 – евреями. Понятно, что и представители еврейского преступного мира относились к Одессе трепетно. Именно Одесса стала их криминальной столицей. Ведь даже в Киеве и Варшаве права на жительство иудеев были ограничены (а в Киеве временами действовал полный запрет).
К этому времени еврейское уголовное сообщество расширяет свое влияние в блатном мире всей империи. Само словечко «блатной» (преступник) и «блат» (преступление) пришли в русское арго именно из еврейской среды – во всяком случае, через посредство идиша. Вообще же корни «блата» лежат в немецком арго, где Blatte – одно из названий воровского жаргона, platt – свой, заслуживающий доверия. Последнее значение было в русском жаргоне первоначальным. Александр Куприн в очерке 1895 года «Вор» писал: «Промежуточную ступень между ворами и обыкновенными людьми составляют "блатные", то есть пособники, покровители или просто только глядящие сквозь пальцы люди всяких чинов и званий. Сюда относятся: разного рода пристанодержатели, дворники, прислуга, хозяева ночлежных домов и грязных портерных». «Блатной» – это уже чисто русское производное (в польском произношении – blatny).
И тут мы переходим к главному. В российском преступном сообществе конца XIX века явно обозначились два основных течения – «еврейское» и «славянское». Это проявлялось как в менталитете, в подходе к самому преступному ремеслу, так и в уголовном жаргоне. Одесский вор любил «чистую» и «тонкую» «работу» в отличие от своих славянских «коллег». Это отмечал в начале ХХ века киевский журналист и писатель Григорий Брейтман – автор исследования «Преступный мир. Очерки из быта профессиональных преступников» (1901). В частности, он указывал на существенное различие карманников еврейских и русских:
«Карманный вор на специальном воровском жаргоне называется „марвихер”. Это название распространяется на всех воров, занимающихся карманными кражами. В воровском обществе эти воры пользуются большим почетом и уважением. Преступники считают и называют их ”аристократами”. „Марвихеры-аристократы” большею частью евреи, поляки, греки, а русские встречаются между ними сравнительно редко…
Имея определенное постоянное жительство в каком-нибудь месте, где живут их семьи, они никогда не воруют в родном городе, а уезжают в другое, более отдаленное место… Собираясь „райзен”, т. е. путешествовать, вор берет с собой товарища, который служит ему помощником. Такой помощник на воровском жаргоне называется „фартицером” или „затырщиком”, сам же вор именуется „торговцем”…
Такой вор скорее похож на доктора, адвоката, агента страхового общества, у него благообразная наружность, прекрасные манеры; на нем великолепный костюм всегда от лучшего портного… Большая часть их получила в свое время некоторое воспитание, многие говорят на нескольких иностранных языках, так что они не ограничиваются пределами нашего обширного отечества, а часто отправляются на гастроли в населенные центры других государств. Жертва должна непременно иметь вид барина… такая жертва носит у воров кличку „прыц”.
Кроме „марвихеров”, ворующих у ,,прыца”, есть карманные воры, которые воруют уже у «грача». „Грачом” на воровском наречии называется богатый купец, подрядчик и вообще богатый, но простой человек. Такие воры отличаются от „аристократов”... Это по наружности уже не джентельмены, а напоминают доверенных приказчиков, артельщиков или средней руки купцов. Такие воры происходят всегда из русских. Процесс вытаскивания бумажников у них тот же, как и у „аристократов”, только бумажник с деньгами и документами у них называется не „кожа”, а “лопатник”… Вообще жаргон их состоит больше из русских слов, в противоположность “аристократам”, у которых преобладают еврейские выражения».
Сам термин «марвихер» заимствован из идиша, но происходит от ивритсткого корня «ревах» – прибыль. Марвихер значит «добытчик». Русские названия воровской «специальности» – кармаш, щипач, ширмач. Сейчас слово «марвихер» ушло из активной лексики блатного арго.
Другими словами, одесскому вору требовался особый артистизм, подготовка, интеллект. «Русаки», славянские воры были чужды этому. Они «работали» с иной категорией жертв: богатые купцы, приказчики, состоятельные крестьяне-хозяева, провинциальные помещики и т.д. Одесса осуществляла естественную «фильтрацию» уголовников. Конечно, дорогих собратьев здешние жулики встречали душевно. Ведь и сами одесситы гастролировали с поддельными паспортами по всей России. Значит, необходимы связи, «малины», скупщики краденого, подельники… Так что воровской интернационал надо крепить.
Но одесские жулики, несмотря на гостеприимство, не шибко давали развернуться у себя дома заезжим «гастролерам». Аристократическую публику «чистили» еврейские мальчики и девочки, окрестных «лохов» попроще – местные «русаки» и украинцы. Вот для этих людей, объединенных одним промыслом и «местечковым патриотизмом», особым одесским говором-«языком», постоянным общением, – Одесса и стала «мамой».
…и а руссишер папа
И тогда «русаки» обратили взоры к расположенному не так далеко сытому купеческому Ростову. Славянским уголовникам было здесь намного вольготнее. Население города – свое, родимое, обстановка привычная, «работать» удобно. Для российского босяка Ростов представлял собой идеальный город. достаточно прочесть серию очерков Свирского-Вигдоровича «Ростовские трущобы» (1893). Росси в «Справочнике по ГУЛАГу» отмечал: «…после Одессы Ростов-на-Дону стал одним из важнейших центров советской уголовщины».
Ростов стал второй столицей преступного мира не только в противовес Одессе, но и как ее дополнение. Ведь и Ростов-папа до революции был одним из самых «еврейских» городов России. Он и до сих пор считается священным для евреев-хасидов всего мира: здесь похоронен один из главных еврейских святых – пятый рэбе Шолом Дов-Бэр Шнеерсон, а также благочестивый Авраам-Хаим Беньяминович-Исар Каценеленбоген. Ростовский уезд (с городом Таганрогом и посадом Азовом) числился прежде частью Екатеринославской губернии, которая находилась в «черте оседлости». В состав Области Войска Донского Ростовский уезд вошел лишь в 1887 году. Впрочем, ростовские евреи отличались от одесских: здесь собралась не «еврейская интеллигенция», а «еврейский пролетариат» - сапожники, жестянщики, старьевщики, слесари, портные, часовщики и прочий ремесленный люд. Таких «еврейских пролетариев» было достаточно и в Одессе. Однако там они растворялись на фоне «роскошной» жизни, аристократического антуража. В Ростове еврей был «свой», «простецкий». И «папа», в отличие от «мамы», воспринимался жуликами как «русский».
Возникновение двух уголовных центров не привело к расколу криминального сообщества империи. В преступном мире России национал-шовинистические настроения не приветствовались. Здесь о человеке судили по уровню его «профессионализма». Евреи-уголовники отличались высокой квалификацией и взаимопомощью. Отринув религиозно-национальную общинность, они нашли замену ей в общинности криминальной. Поэтому евреи в преступном мире пользовались авторитетом.
Формула «Ростов-папа, Одесса-мама» (то есть упоминание обоих уголовных центров в связке) возникла именно в среде уркаганов-«русаков». Это связано с особенностями русского маргинального сообщества. До революции профессиональные преступники называли себя бродягами, иванами. Ну, с «бродягами» ясно. Уголовники так подчеркивали, что занимаются исключительно криминальным промыслом, не имеют ни дома, ни семьи, ни паспорта (у одесских евреев дело обстояло иначе: традиционно они очень ценили семью и родной очаг). А почему – «иван»? Полностью определение звучало как «иван, родства не помнящий». Оборот перешел в жаргон арестантов из официальных бумаг. Иван – издревле у русских самое распространенное имя: даже в сказках его носят главные герои от дурака до царевича. Поэтому, когда задержанного бродягу спрашивали об имени и фамилии, он обычно так и аттестовал себя: «Иван». На вопрос о месте проживания и родственниках следовал стандартный ответ: «Не помню». Так и записывали: «Иван, не помнящий родства» (позже фразеологизм обоснуется в литературном языке для обозначения человека, который оторвался от своих корней).
Но после возникновения криминальных «папы» и «мамы» формулировка несколько изменилась. Когда преступники и бродяги отвечали на вопрос о родных, они уже не ссылались на «забывчивость». Разъясняли охотно: «Ростов – папа, Одесса – мама».
Кто в доме хозяин?!
Обратим внимание: Жак Росси подчеркивает, что Одесса была главным центром российской уголовщины до начала 40-х годов ХХ века. Значит, позже Одесса перестала быть «главным центром». То есть Ростов её потеснил. Как так случилось? Ведь к началу ХХ века Ростов значительно уступал Одессе. Согласно переписи населения 1897 года, жителей в Ростове было около 120 тысяч человек. Одесское народонаселение к тому времени составляло свыше 400 тысяч, то есть превышало ростовское почти в 3,5 раза! Похожее соотношение и по числу промышленных предприятий – около 500 в Одессе и 140 в Ростове. Да, у него были свои преимущества: экспорт железа через ростовский порт составлял четверть экспорта империи, а к концу XIX века город превратился в один из важнейших железнодорожных узлов страны: через Ростов проходит большая часть путей, ведущих на Северный Кавказ. Во время второй мировой министр пропаганды гитлеровской Германии Йозеф Геббельс назвал Ростов-на-Дону «воротами Кавказа»; с его лёгкой руки эпитет закрепился за городом.
Уже к середине XIX века Одесса и Ростов упоминаются рядом как два самых крупных города Южной России. В отношении Екатеринославского губернского правления от 22 января 1871 года читаем: «Из всех городов Новороссийского края после Одессы Ростов по своим денежным оборотам, городскому хозяйству и торговому значению бесспорно занимает первое место». Заметим, однако – после Одессы…И всё же примерно в это время благодаря определённой «равновеликости» обоих городов Ростов получает от уголовников неформальное звание «папы».
Предпосылки для «уравнивания» статуса двух криминальных столиц появились в начале ХХ века, когда Одессу охватил промышленный кризис. Затем грянула первая мировая война. К 1915 году черта оседлости перестает существовать: тысячи еврейских беженцев из западных губерний хлынули на восток, и власть вынуждена была разрешить им проживание в центре империи. Окончательно черту оседлости отменило Временное правительство. Это означало потерю Одессой статуса главного «еврейского» города страны. Теперь перед «народом рассеяния» открывались перспективы освоения Петрограда, Москвы и всего российского пространства.
После победы партии большевиков, в руководстве которой евреи были представлены особенно массово, начинается активный «исход» еврейского населения за пределы бывшей «черты оседлости». Это отрицательно сказалось на статусе Одессы как «криминальной еврейской столицы».
Гражданская война на время затормозила процесс. Город переходил из рук в руки, преступность свирепствовала, к началу 20-х Одесса подошла в жалком состоянии. В городе была разрушена четверть домов и многие предприятия, численность населения резко упала: немало людей погибло, часть эмигрировала. После голода 1921– 1922 годов население Одессы составляло 324 тысячи – почти вдвое меньше, чем в начале века.
Конечно, позже Одесса интенсивно возрождается: восстанавливаются прежние фабрики и заводы, строятся новые. В 1940 году одесская промышленность дала продукции в 8 раз больше, чем в самом успешном для империи 1913-м. Одесса становится крупнейшим всесоюзным курортом.
Однако не стоит на месте и Ростов. Тем более в период революций он пострадал не столь основательно. Более того, Ростов растёт и развивается даже интенсивнее, чем Одесса. Это становится очевидным к концу 20-х годов, когда город значительно увеличивается по площади и населению: 28 декабря 1928 года согласно Постановлению комиссии ВЦИК СССР к Ростову присоединяется Нахичевань-на-Дону. Статус города тоже постоянно менялся. Об «уездности» его уже не могло быть и речи. С 16 октября 1924 года Ростов – столица Северо-Кавказского края, с 10 января 1934 года - Азово-Черноморского края, а в сентябре 1937 года.
В конце 20-х годов советское правительство решает создать на Юге страны мощный обувной кластер, и в Ростове возникает обувная фабрика имени Микояна, которая в годы первой пятилетки становится одной из крупнейших в стране. В 1930 году завершается строительство также крупнейшего в СССР комбайнового завода «Ростсельмаш». К концу 30-х годов по численности населения и уровню экономического развития Ростов входит в десятку ведущих городов Советского Союза.
«Папа» стал явно теснить «маму»…
Как весёлые одесситы «маму» прославляли
И всё же на поприще криминальной «романтики» Одессе удаётся отстоять ведущую позицию. Мы не случайно затронули тему «второго еврейского исхода». Дело в том, что в результате этого Советская республика получает уникальное, яркое явление в литературе, названное позднее «юго-западной», или «одесской школой».
Появляется плеяда замечательных писателей-одесситов, переехавших в столицу и добившихся громкого успеха: Валентин Катаев, Эдуард Багрицкий, Илья Ильф и Евгений Петров, Исаак Бабель, Александр Козачинский, Лев Славин… Отдельно следует назвать великого Леонида Осиповича Утесова, не принадлежавшего к писательскому цеху, но ставшего настоящим певцом Одессы. Все эти люди способствовали расцвету и укреплению одесского криминального мифа.
Всесоюзную, скандальную славу Одессе как матери советских уголовников, безусловно, создал «Одесскими рассказами» Исаак Бабель. Он воспел легендарную фигуру Мишки Японца (Япончика) – одесского бандита Михаила Винницкого, который позиционировал себя как «защитник угнетенных трудящихся». Личность неординарная, этот налетчик обладал даром организатора и искусством «толкать» демагогические речи – не говоря уже о бесшабашности и жестокости. Он прекрасно сочетал кровавую уголовщину с революционной фразой, сотрудничал с большевиками, анархистами, левыми эсерами. В конце концов, Мишка возглавил специально созданный под него 54-й имени Ленина советский стрелковый полк 3-й армии, состоявший из уголовников и студентов-недоучек. Полк бросили на штурм станции Вапнярка. Одесские бандиты сходу выбили оттуда петлюровцев, забросав их окопы гранатами. Те бежали, но на следующий день контратаковали и обратили уркаганов в бегство. Поезд, в котором Японец возвращался с поля боя в Одессу, был остановлен красными, а Мишку с рядом его соратников расстреляли.
Исаак Бабель переносит действие своего сборника в Одессу начала века. Но, предваряя публикацию первого рассказа «Король» (журнал «ЛЕФ», 1923 год), прямо заявляет: «Героем является знаменитый одесский бандит “Мишка Япончик”, стоявший одно время во главе еврейской самообороны и вместе с Красными войсками боровшийся с белогвардейскими армиями, впоследствии расстрелян». То есть Беня Крик имеет своим прототипом Моисея Винницкого.
В 1927 году режиссер В. Вильнер на Одесской кинофабрике снимает художественный фильм «Беня Крик». Возмущенная пресса писала, что в картине пропагандируется «идеал молдаванских подонков», «кумир окраинной хулиганерии», «происходит открытое прославление уголовного хулиганства». Когда в Одессе снимался фильм, «вокруг съемки собирались толпы хулиганов, с гордостью смотрящих, в какую честь попал их недавний соратник, и сами прихорашиваются, зараженные чумною славой...». Фильм сняли с проката.
Но Беня уже превратился в миф «о блатной Одессе». Позднее (1928) в комедии «Республика на колесах» Якова Мамонтова Леонид Утесов споет знаменитую песенку «С одесского кичмана», которую слегка «подправит» поэт Борис Тимофеев, прозрачно намекнув на «красную эпопею» Мишки Японца:
С ванярского кичмана
Сбежали два уркана,
Сбежали два уркана на Одест…
Товарищ, товарищ,
Скажи моей ты маме,
Что сын ее погибнул на посте:
И с шашкою в рукою,
С винтовкою в другою,
И с песнею веселой на усте.
За ще же ж мы боролись,
За ще же ж мы страждались,
За ще ж мы проливали нашу кровь?!..
Конечно, никакого кичмана (тюрьмы) в убогой Вапнярке сроду не было. К тому же многие исследователи не могут уразуметь: как могли урканы сражаться с винтовкой и шашкой? За кого они, интересно, кровь проливали?! Вроде одно к другому не лепится. А вот и лепится – если вспомнить об истории Мишкиного полка…
В 1932 году Утесов записывает «Кичман» на граммофонную пластинку. «Вся страна пела, – рассказывал певец. – Куда бы ни приезжал, везде требовали: "Утесов, "С одесского кичмана"!». Дошло до того, что Утесов исполнил лихие куплеты даже в Кремле по просьбе Сталина.
Яркой личностью был и писатель Александр Козачинский, повестью которого «Зеленый фургон» зачитывалась вся страна. В 1920 году Козачинский служил инспектором угро третьего района Одессы, был осужден на три года концлагерей за должностные преступления, оправдан, восстановлен. Затем, возмущенный взяточничеством, пьянством и беспределом «красных» милиционеров, он бросает службу и организует банду, которая совершает налеты на районные конторы, поезда и зажиточных хозяев. В конце концов, Козачинский сдается своему другу – инспектору угро, будущему писателю Евгению Катаеву. Бандита приговаривают к расстрелу, который заменяют лишением свободы. После амнистии в 1925 году бывший атаман приезжает в Москву к Евгению Катаеву, работает репортером в газете «Гудок». А в 1938 году выпускает повесть «Зеленый фургон», где выводит себя в образе лихого налетчика по кличке Красавчик, а автора «Двенадцати стульев» Евгения Катаева-Петрова делает прототипом сыщика Володи Патрикеева.
Особо следует выделить пьесу Льва Славина «Интервенция» (1932) о большевистском подполье Одессы в годы Гражданской войны. «Интервенция» в 30-е годы с огромным успехом шла на сценах советских театров. Как отмечает сайт «Одесса на Гудзоне»: «По сути, это пьеса о гибели старой Одессы... Благодаря славинской пьесе “Интервенция” роскошный одесский говор впервые разошелся по всей России, одесский акцент одно время был моден в пижонской и приблатненной среде».
Позднее тот же Славин напишет сценарий фильма «Два бойца» (1943), где замечательный актер и певец Марк Бернес (в роли бойца Аркадия Дзюбина) исполнил «одесскую» песню «Шаланды, полные кефали», ставшую хитом советских дворов и подворотен. Правда, ни создатели песни, ни ее исполнитель не имели отношения к Одессе: поэт Владимир Агатов был киевлянином, композитор Никита Богословский – ленинградцем, а Бернес родился в Черниговской области и с 17 лет жил в Москве.
Увы, у Ростова-папы такой мощной интеллектуальной и творческой поддержки не имелось. На какое-то время его «блатной авторитет» оказался в «маминой» тени. В уголовном мире Ростов-папа и Одесса-мама по-прежнему упоминались вместе, однако в семье равных мамаша была все-таки немного «ровнее».
Но слава, которую создали Одессе ее талантливые сыновья, в основном была обращена в прошлое. А, как говаривал классик, «в карете прошлого никуда не уедешь»…
Великая Отечественная война нанесла статусу криминальной Одессы очередной болезненный удар. Вся территория бывшей «черты оседлости» оказалась в зоне фашистской оккупации. Даже после отмены «черты» плотность еврейского населения здесь оставалась достаточно высокой, но с приходом германских национал-социалистов положение коренным образом изменилось. Часть евреев успела эвакуироваться, многие были уничтожены оккупантами и украинскими националистами. Это ударило и по Одессе как центру этнической еврейской преступности.
Вслед за гитлеровцами в разрушение репутации «криминальной столицы» внес маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков. По крайней мере, так гласит легенда. Летом 1946 года Жуков на заседании Главного военного совета был обвинен в незаконном присвоении трофеев, раздувании своих заслуг в деле разгрома Гитлера и «бонапартизме». Георгия Константиновича понизили и назначили командующим войсками Одесского округа. Разъяренный Жуков появился в Одессе, где в это время свирепствовал бандитизм. Маршал решил бороться с ним фронтовыми методами, и вскоре Одесса стала одним из самых спокойных городов страны.
Впрочем, многие исследователи склонны считать это не более чем мифом. Во всяком случае, официальных документов на сей счет нет. Очевидцы тоже не могут сказать ничего определенного.
Но отметать участие Жукова в борьбе с одесским бандитизмом нельзя. Ведь едва ли не половина всех вооруженных грабежей, убийств и пьяных выходок со стрельбой в первые послевоенные годы приходилась на долю молодых фронтовиков и военнослужащих. Вот строки из докладной записки начальнику милиции Одессы и первому секретарю Ленинского райкома партии Одессы: «…прошу воздействовать на командиров частей, допускающих безобразие и уголовные преступления со стороны военнослужащих, так как это приняло уже массовый характер. Начальник 5 отдела милиции г. Одессы». Понятно, что за борьбу с подобного рода криминалом отвечал именно командующий округом маршал Жуков.
По словам военного историка Николая Барбашина, методы действительно применялись жесткие: «В правоохранительные структуры пришли фронтовики. Если речь шла о задержании какой-нибудь криминальной группы, то сначала стреляли, а потом говорили: “Стой, кто идет”.».
Да, послевоенная криминальная Одесса уже далеко не та, что довоенная. А Ростов-папа наращивает свой авторитет. Вот хотя бы автобиографической роман «Блатной» Михаила Демина – бывшего вора в законе. Демин описывает появление в тюремной камере нового арестанта (действие происходит в 1947 году):
«…Разлегшись на нарах и закурив, новичок представился… Погорел на ночной работе в Киеве, а родом был из Ростова.
Рыжий сказал, посасывая цигарку:
– Ростовский босяк… Что ж, город это древний, благородный. Почти как наша Одесса.
– Что значит – почти? – пожал плечами Гусь. – Смешно даже сравнивать. Ростов испокон веку называют папой. Вдумайся в это слово! Папа!
– Ну, а Одесса – мать.
– В том и дело, – пробормотал Гусь, потянулся с хрустом, поправил мешок в изголовье. – В том-то и дело… Тем она и славится.
И он, позевывая, процитировал слова старинной песни:
Одесса славится бл….и,
Ростов спасает босяков,
Москва хранит святую веру,
А Севастополь – моряков».
Однако в 1960-е годы Одесса-мама переживает очередной всплеск своей криминальной славы. И связано это опять-таки с активными стараниями творческой интеллигенции. Разумеется, прежде всего вспоминается Аркадий Северный (Аркадий Дмитриевич Звездин) – пожалуй, самый популярный исполнитель блатного и «одесского» шансона в 60–70-е годы прошлого века. Правда, сам Звездин к Одессе отношения не имел, а родился в городе Иваново в один год с Владимиром Высоцким. По мнению ряда исследователей, много своих песен первоначально Аркаша Северный взял из репертуара одессита Алика Фарбера (Ошмянского) – талантливого музыканта и исполнителя. Увы, Фарбер не достиг популярности, сравнимой с известностью Северного.
Аркадию Звездину повезло больше: на его творческом пути встретился ленинградец Рудольф Фукс – собиратель уличного фольклора, бард, прекрасный организатор. В 1972 году Фукс пишет для Северного сценарии концертов под общим названием «Программы для Госконцерта», которые сделали Аркадия Дмитриевича настоящей шансонной звездой. Песни чередовались рассказами, байками, анекдотами о блатном мире, «ответами на вопросы» и т.д. Фукс также написал немало текстов для Северного: «Скокарь», «Семь-сорок», «Прошли года» и др.
Ни один из других блатных шансонье, исполнявших «одесские» песни, в те годы не мог сравниться с Аркадием Северным по популярности. Впрочем, обретает славу и ансамбль «Братья Жемчужные», созданный Александром Кавлелашвили и Николаем Резановым в 1974 году. Они записали несколько концертов вместе с Северным, Александром Розенбаумом, Михаилом Гулько… Почетное место отводилось «одесским» песням. Одесский репертуар был характерен и для Константина Беляева, эмигрантских певцов Алеши Димитриевича и проч. Вклад в копилку «одесской пропаганды» внесли Михаил Жванецкий, Роман Карцев, Виктор Ильченко. Их творчество далеко от «блатной Одессы», но они способствовали возрождению живого интереса к «одесскому языку» и одесскому юмору.
Ростов-папа в этом смысле ничего противопоставить Одессе не мог. Более того: коварная «супруга» умудрилась даже умыкнуть чисто ростовскую песню:
Как открывалася ростовская пивная,
В ней собиралася компания блатная,
известную в более позднем варианте – «На Богатяновской открылася пивная». Название изменили – «На Дерибасовской открылася пивная», а текст перекроили, включив в него «одесские» и «псевдонепманские» атрибуты. Если «богатяновский» вариант исполнялся еще в 30-е годы прошлого века (о нём вспоминал тот же Дёмин), то «дерибасовский» впервые в середине 1950-х (актриса Театра им. Пушкина Ольга Лебзак исполняла «Богатяновскую», но уже с одесским колоритом). Затем Аркадий Северный исполнил «Дерибасовскую» в 1972 году, однако уже в следующем году Северный изменил Дерибасовскую на Богатяновскую!
Но ростовчане охотно прощают подобные вольности. Хотя бы за другую известную песню, сочиненную Рудольфом Фуксом – «Вы хочете песен? Их есть у меня!» – с припевом:
Эх, Одесса, мать-Одесса,
Ростов-папа шлет привет!
Сегодня «папу» и «маму» разделила российско-украинская граница. И это грустно. Я помню свое детство и юность: при встречах с одесситами мы радостно обнимались и всегда держались вместе – как родные. Братство крепилось с юных лет, и было оно вовсе не криминальным.
Да, совсем упустил из виду! Со временем в знаменитой русско-еврейской семье появилось многочисленное потомство. Причем установить точное количество детишек вряд ли представляется возможным. Ну просто какие-то дети лейтенанта Шмидта: каждый город норовит прилепиться к «сладкой парочке». Например, Самара-дочка, Тамбов-сынок. Ну ладно Тамбов, там хоть тамбовские волки водятся. А Самара-то с какого перепугу? Другой вариант несколько логичнее: «Одесса-мама, Ростов-папа и Таганрог-сынок». Как мы помним, Таганрог вместе с Ростовом и Одессой находился в одной губернии, поэтому здесь, у Лукоморья, нашло приют много евреев – и евреев замечательных! Вспомним хотя бы Фаину Георгиевну Раневскую.
Но и этим дело не ограничивается! На незалэжной Украине обнаружился еще один сынок. Он заявил о себе грозной присказкой:
Одесса – мама, Ростов – отец,
Кто Харьков тронет, тому капец!
На Тихом Дону вместо Харькова называют Шахты. Но вот сынок это или дочка, науке пока определить не удалось.
Откликнулся и Северный Кавказ: «Ростов-папа, Одесса-мама, родился мальчик, назвали Нальчик».
Помимо сыновей и дочерей на близость семейной паре претендуют и другие заинтересованные лица. Например: «Ростов – папа, Одесса – мама, а Ереван – друг семьи». Оно и понятно: многочисленная диаспора ростовских армян не могла остаться в стороне…
Все эти процессы свидетельствуют о том, что Ростов-папа и Одесса-мама до сих пор числятся в большом авторитете. И это радует.
Корреспондент Александр Сидоров
